Островитяне   ::   Лесков Николай Семенович

В последнее время моего пребывания в Петербурге мы с Идой Ивановной ничего не говорили о Мане, и я, признаюсь, не замечал в Мане никакой перемены; я и сам склонен был думать, что Ида Ивановна все преувеличивает и что опасения ее совершенно напрасны, но когда я пришел к ним, чтобы проститься перед отъездом, ИдаИвановна сама ввела меня во все свои опасения.

Это было вечером, в довольно поздние весенние сумерки. Мани и madame Норк не было дома. Я только простился с старушкой-бабушкой и вышел снова в магазин к Иде Ивановне. Девушка сидела и вязала какую-то косынку.

- Присядьте, - сказала она. - Посидимте вдвоем напоследях. Я сел.

- Истомин тоже едет? - спросила Ида.

- Да, он едет.

- Зачем он перестал совсем бывать у нас? Как это нехорошо с его стороны.

- Ведь вы же сами, Ида Ивановна, - говорю, - этого желали.

- Нет, я этого никогда не желала, - отвечала она тихо, покачав головою. - Я желала, чтобы не было более уроков - это правда, я этого желала; но чтобы он совсем перестал к нам ходить, чтобы показал этим пренебрежение к нашему семейству... я этого даже не могла пожелать.

- Да что ж вам до этого пренебрежения?

- Да я совсем не о пренебрежении говорю.

- А для всего другого это еще лучше. - Ннннет! Из-звините! не лучше, а это очень нехорошо; "для всего остального" это ужасно нехорошо! Я понимаю эту скверную, злую тактику, и вы ее тоже сейчас поймете, - сказала она вставая и через минуту возвратилась с знакомым мне томом Пушкина.

- Это что такое? - спросила она, поднося к моим глазам развернутую книгу и указывая пальцем на клан-цифру.

- "Моцарт и Сальери", - прочитал я.

- А это? - спросила Ида тем же тоном и водя пальцем по чуть заметным желтоватым пятнам на бумаге.

- Слезы, что ль? - отвечал я, недоумевая.