Последнее лето   ::   Почивалин Николай Михайлович

Там у меня овчинка, сенцо - во как тоже!

Все реже Тарас Константинович слышал это старинное и памятное для него словцо - тоже. Так прежде говорили у них в деревне.

- Ты, Иван Маркелыч, откуда сам? Здешний?

- Нет, хоть и не дальний. - Сторож на всякий случай пошвырял носком сапога погасший костер, теперь светили только высокие звезды. - Из Гусиного я.

- Так мы ж с тобой соседи! - поразился Тарас Константинович. - То-то, слышу, по-нашенски говоришь.

- А я тебя с мальцов помню. Ты меня не знаешь, а я - знаю.

Китанин сказал это без обиды, без упрека.

- Стыдно мне, Иван Маркелыч. Ты бы хоть намекнул когда!

- Чего стыдно-то? На тебе вон сколь висит всего: и знаешь, так позабыть немудрено, - рассудил сторож и половчее поправил ружейный ремень. - Ну, пошел. Спи, говорю, спокойно...

Он двинулся, сразу исчезнув в темноте; смущенно покряхтывая, Тарас Константинович на ощупь влез в шалаш, вытянулся на полушубке. К кисловатому душку свалявшейся шерсти примешивались свеже-горьковатые запахи земли, соломы, чего-то еще. Было удивительно тихо, и в тишине этой, в густой чернильной темени, задернувшей треугольник входа, Тарасу Константиновичу чудилось, что он слышит - не видит, а именно слышит, - как сосредоточенно стоят деревья, держа на весу живой и радостный груз плодов. Так, наверно, мать держит на руках уснувшего ребенка, прислушиваясь к его бесшумному дыханию и сама от сладкого волнения затаив дыхание же.