Посолонь   ::   Ремизов Алексей Михайлович

И падали кто как попало, бесхвостые, бесклювые, с неба на землю, — навалили горы воробьевые [108] . И ничего-то не родила гора, родила Воробьева гора один бел-горюч камень.

Заныло сердце, как малое дитятко:

— Родимая моя матушка! Что же ты ко мне не подшатнешься? Призагуньте, призамолкните! Расступитесь, пропустите! Подшатнись-ка ты, посмотри на меня…

Засвирило все небо [109] , красно, что жар.

Раскачён жемчуг — васильковая слеза катится на грудь, с груди на траву.

Перекати-поле [110] унесла слезу.

Не разжалила [111] невеста сердце матери: знать, отводила она волю, отнежила негу, открасовала свою девичью красу?

Сердце матери оборотливо, сердце матери обернется, — даст великое благословение.

И раскрылась могила, — стала мертвая.

А там разбили сорок сороков, тридцать три бочки, — и хлынуло пиво-мед пьяное-распьяное.

Все поля и луга, леса, перелески, заборы и крыши до корня смочены.

Первые петухи пропели — полночь прошла. И вторые петухи пропели — перед зарей. И третьи петухи пропели — на самой заре.

А они, неугомонные, справляли великий запой, хмельные ворушили, с пьяных глаз вили воробушки не воробьиное — гнездо ремезовое [112] .

Догорела четверговая страстная свеча [113] , закурились избы, — волоком от трубы до трубы стлались книзу сизые дымы.

Поросятки-викуны [114] рылись под грушей в сладких падалках [115] , а их была целая груда — непочатый край.