Пути-перепутья (Пряслины - 3)   ::   Абрамов Федор Александрович

Мальчик - а Лукашин уступил ему своего коня - был уже в испарине. Нелегко, видно, привыкать к новому седоку. Да Подрезов по сравнению с ним и грузен был. Жиру лишнего вроде нету, а увесистый - то и дело всхрапывает конь от натуги.

Заговорил Подрезов, когда поравнялись с высоким старым пнем, на который гордо, как петух, вылез ярко-оранжевый, в белую крапину мухомор.

- Грибов много наносил?

- Раза два ходил с женой.

- А я ни разу. Не ел в этом году лесовины от своих рук.

За Согрой, узеньким, но беспокойным ручьем, стало светло и весело: пошли легкие, лопочущие осинники по угорам, березовые рощицы с зелеными лужайками справа, за дорогой. Лошади сами, без всякого понукания перешли на рысь.

Стали попадаться кое-где пустоши - заброшенные поля.

Дико: в войну бабы да ребятишки распахивали эти поля, а после войны забросили. И так было не в одной только "Новой жизни". Так было и в других колхозах. Председателей мылили, песочили, отдавали под суд - ничего не помогало: пустошей становилось больше год от году.

Копанец начался полевыми воротами с засекой, или по-местному, осеком, который отгораживает его от поскотины.

Но была у Копанца сейчас и еще одна примета - грохот жатки, который Лукашин услыхал за километр, а может, и за два.

- Ты езжай, Евдоким Поликарпович, я догоню. Мне к Пряслину надо заглянуть.

- К Михаилу? Это он наяривает? Подрезов указал на рослый березняк, из-за которого доносился шум.

- Он.

- Валяй. Я тоже гляну.