Рассказы разных лет   ::   Бабель Исаак

Руки его потянулись, нашарили на столе холстинныйпортфель. Он встал, качнулся грудью вперед и, словно во сне, волоча ноги, пошел к выходу.

- Этот гражданин - чистое золото, - сказал ему вслед секретарь Харченко, - большую совесть в себе имеет, но только Великая Криница слишком грубо с ним обратилась...

Над прыщами и пуговкой носа у Харченки был выделан пепельный хохолок. Он читал газету, задрав ноги на скамью.

- Дождутся люди вороньковского судьи, - сказал Харченко, переворачивая газетный лист, - тогда воспомянут.

Гапа вывернула из-под юбки кошель с подсолнухами.

- Почему ты должность свою помнишь, секретарь, - сказала баба, - почему ты смерти боишься?.. Когда это было, чтобы мужик помирать отказывался?..

На улице, вокруг колокольни, кипело черное вспухшее небо, мокрые хаты выгнулись и сползли. Над ними трудно высекались звезды, ветер стлался понизу.

В сенях своей хаты Гапа услышала мерное бормотанье, чужой осипший голос. Странница, забредшая ночевать, подогнув под себя ноги, сидела на печи. Малиновые нити лампад оплетали угол. В прибранной хате развешана была тишина; спиртным, яблочным духом несло от стен и простенков. Большегубые дочери Гапы, задрав снизу головы, уставились на побирушку. Девушки поросли коротким, конским волосом, губы их были вывернуты, узкие лбы светились жирно и мертво.

- Бреши, бабуся Рахивна, - сказала Гапа и прислонилась к стене, - я тому охотница, когда брешут...