Родные и знакомые   ::   Киекбаев Джалиль Гиниятович

Кто-то попросил Ахмади-кураиста сыграть. Тот взял с подоконника инструмент и выдул узун кюй [104] . Гибат, подняв плошку с медовухой, запел давно знакомую Сунагату песню:

На горе, на Ельмерзяк прекрасной

Тебенюют косяки коней.

Не браните парня понапрасну,

Жизнь и так не балует парней.

— Уэшке-е-ей! [105] — вскричали пирующие.

— Хай, афарин!

Гибат протянул плошку Самигулле. Тот был уже пьян и не хотел больше пить, но от пиршественной чаши, поданной с песней, отказываться не положено. Не желаешь пить — можешь передать чашу кому-нибудь другому, только опять-таки спев. Пришлось Самигулле спеть.

Шёл я — хай — тропинкою лесною,

След повёл меня по-над рекой.

То, что предначертано судьбою,

Не сотрёшь, как пот со лба, рукой.

— Золотые слова! — добавил, допев, Самигулла и смахнул набежавшие на глаза слёзы.

Заглянул Зекерия, чтобы увести Сунагата, но его и самого не отпустили. Гибат обратился к нему с новой песней:

Если я погибну на войне,

Позаботьтесь о моём коне,

Сына-сироту не обижайте,

Приласкайте в память обо мне.

У распахнутых дверей в сенях собрались женщины. Утирая слёзы уголками платков, они терпеливо дожидались конца этого горького пира. Когда, наконец, медовуха иссякла, женщины, ласково обнимая захмелевших мужей, развели их по домам.

* * *



Наступил день отъезда рекрутов на призывной пункт в Стерлитамак.