Русский самородок. Повесть о Сытине   ::   Коничев Константин Иванович

Тогда царь, думавший о чем угодно, только не о школе и не о сытинских изданиях, сказал:

– Ни с Победоносцевым, ни с Витте я в этом случае не согласен. Я проверю… – и подал Сытину руку.

Вышел Иван Дмитриевич из царской приемной. В глазах помутнело. У выхода ждал его хитровато улыбающийся Лемке.

– Ну что, Иван Дмитриевич?

– Да ничего. Сказал «проверю». А что «проверю» – я и сам не пойму. Помогите, Михаил Константинович, мне уехать отсюда. Приезжал ни за чем и увезу ничто. Захотелось на старости лет повидать государя, ну, повидал. Теперь знаю, какой он… барабошка…

Лемке провожал расстроенного Сытина на вокзал к поезду, ни о чем его не расспрашивал. Но Иван Дмитриевич, сам припоминая, говорил:

– И насчет Льва Толстого я ему закинул слово, что не пускают Льва на порог школы, – ни целого, ни в отрывках… А он говорит «проверю», и только.

И вдруг Сытин встрепенулся, отбросил все мысли об этой нелепой встрече и заговорил с Лемке по-деловому:

– Михаил Константинович, уважаемый, так сказать, ваше благородие, скажите мне по совести. Скоро ли предвидится бумажный голод для нашего брата? Не запретят ли мне из Финляндии вывозить бумагу? Вы тут у самой высокой военной власти, в горниле политики. Вам все известно.

– А вы как думаете? – вопросом на вопрос ответил Лемке.

– Я размышляю так: волей-неволей наша пресса вынуждена откликаться на военные события в сдержанных тонах. Предположим, что не закроют правительственным решением, а бумаги не дадут, тут и сам закроешься…

– В этом есть доля правды. Осторожность не излишня, – сказал Лемке.