Страница:
36 из 71
Бабушка готовила не суетясь, ладно и ловко, не думая о том, что и как готовит, и, наверное, могла бы закрыть глаза и даже разумом отстраниться от того, что делает.
- Нонешней зимой последних уточек порезали, - рассказывала бабушка, вороша на сковороде картошку и мясо, - сил уже нет к речке ходить. С горки спущусь, а обратно еле иду - утки ждут меня, зовут.
Бабушкина речь неприметно переходила с одного на второе, но речь шла об одном - о том, что все умерли и больше ничего нет.
- Дед оглох совсем, не слышит ничего… Вставал последний раз в июне, Пошел в туалет и упал во дворе. "Зачем встал-то? - говорю. Я же тебе ведро поставила!" Насилу подняла деда-то.
Бабушка сделала под сковородой с картошкой и мясом малый огонь, выложила последний каравайчик с другой сковородки и ушла в избу. Саша встал, потоптался на кухне и отправился покурить на улицу. Выходя, услышал, как бабушка громко говорит деду:
- Санькя приехал! Санькя!
- Санькя? Что ж он не зайдет? Я слышу, ты там гутаришьс кем-то…
Совсем стемнело. Деревня была безмолвна. Ребенок ушел. Возле лужи лежала его хворостина. Сигарета дымилась. Пепел не падал. Мимо протопал пьяный, захиревший мужик, не обратив на Сашу внимания.
- Что ж ты не идешь ко мне, Санькя? - спросил дед, когда Саша вошел в избу и сел у постели деда.
В его голосе еле слышно подрагивала стариковская ирония - боишься, мол, меня - предсмертного Деда своего. И вместе с иронией слышна была жалость - ну ничего, парень, я долго не задержу.
|< Пред. 34 35 36 37 38 След. >|