Семь дней творения   ::   Максимов Владимир Емельянович

Об исходе семьи Горевых в их разговоре было упомянуто вскользь, но по тому, с какой бережностью произносил тот имена ее членов, в особенности имя Груши, Петр Васильевич, определил, чего это Штабелю стоило.

- Ссилька я отбиль... Москва не хочу. Сибирь мой семья. Дети взрослий... Дом есть, кароший работа... Старый я уже, могиля скоро... Пора домой, Петр Васильевич. Там - гость...

Около дома они лицом к лицу столкнулись с крошечной старушкой в темной панамке, надвинутой на самые глаза. Старушка стояла у ворот, уставясь в землю и о чем-то бормоча себе под нос. Сморщенное личико ее при этом выражало крайнюю и, видно, постоянно снедающую ее озабоченность.

- Привьет, Марья Николаевна! - огибая ее, почтительно поклонился Штабель. - Добрий здоровий.

Та и ухом не повела, продолжая одной ей ведомый разговор с самой собою. Уже во дворе австриец, опасливо оглядываясь, пояснил Петру Васильевичу:

- Бивший хозяйка этот дом. Шоколинист фамилий. Сто льет будьет. Жива еще... Здоровий женщина. Ошень здоровий. - Штабель восторженно покачал головой, словно бы сам удивляясь живучести и долголетию бывшей хозяйки. Какой есть люди! Откуда в ней такой здоровий!

Ночлег им обоим Люба устроила в комнате Василия. Быстро и бесшумно она соорудила для них на добела выскобленным ею же полу две постели, перекрестила их на сон грядущий и, выходя, предупредительно обратилась в сторону Петра Васильевича:

- Коли чего понадобится, постучитесь в пятую. Я подбегу и все сделаю.

Темь сразу же заструилась в комнату легким шелестом дворовой листвы, сквозь которую смутно проглядывало звездное небо.