Семь дней творения   ::   Максимов Владимир Емельянович

Недвижный воздух был, казалось, насквозь прокален сухим удушливым жаром. Изнывая от духоты, Петр Васильевич маялся у раскрытого окна в ожидании напарника, околачивавшего в это время пороги станционных кабинетов с просьбой о скорейшей отправке. По соседству с тупиком, на запасном пути вытягивался эшелон с цирковым зверинцем. Прямо против Петра Васильевича, посреди четырехосной платформы, возлежал обрешеченный со всех сторон облезлый лев, и его круглые, с яростным блеском глаза источали в сторону Лашкова долгую и голодную грусть.

У платформы, облокотясь о ее подножку, круглый приземистый толстяк в майке-сетке и с носовым платком на бритой голове лениво жаловался стоящему рядом с ним красавцу в крагах и клетчатой рубахе, заправленной в щегольские галифе:

- Проклятая гастроль! И зачем нас только понесло в эту канитель? Я так боюсь за Алмаза! Вы же его знаете, Артур Поликарпыч. Ему полпуда чайной, что слону дробина. У него второй день нету стула. Ведь это катастрофа. Так мы и до Москвы не дотянем.

- Что и говорить,- скорбно вздохнул тот и резкое лицо его при этом судорожно дернулось. - Мои тоже совсем поскучнели. Шутка ли, после строго научного рациона,- каша. Сплошная каша, представляете, пшенка! - "Пшенка" звучало у него, как "отрава". - А ведь цирковая собака куда разборчивей человека. К тому же я готовлю с ними номер столетия: "Левый марш" в сопровождении оркестра.