Семь дней творения   ::   Максимов Владимир Емельянович

Внук чуть слышно посапывал у него на руках, и это младенческое посапывание отдавалось в сердце Петра Василье-вича долгим и сладостным томлением: "Ишь ты, как высвистывает, Петр, Николаев сын, так бы и не просыпался вовсе!" Минуя родную слободу, он с горделивым удовлетворением отмечал про себя краем глаза каждую отдернутую занавеску в соседских домах, всякий любопытствующий взгляд и кивок прохожего: "Не пропал лашковский род, господа хорошие, живет!"

Дома, восторженно оглядевшись вокруг себя, Антонина лишь руками всплеснула:

- Папаня!

- Сколько можно в грязи сидеть. - Чувствуя себя в глубине польщенным ее одобрением, он старался выглядеть как можно равнодушнее. - И опять же ребенок.

- Прямо, словно новоселье! - С привычной легкостью она распеленала на отцовской кровати своего первенца и тут же потянулась к Петру Васильевичу за сочувствием. - Три девятьсот родился. И не болел ни разу.

- В нас пошел, в Лашковых. - При взгляде на шевелящийся комочек живой плоти, он поймал себя на том, что у него дрожат губы. - Больных у нас в роду не было.

- Дай-то Бог.

- Сами не оплошаем.

- У семи нянек...

- Ничего, уследим.

Так, бездумно перекидываясь с дочерью короткими фразами, Петр Васильевич помог ей накрыть на стол. И они сели друг против друга. Впервые за день взгляды их встретились, и все, что до этого было ими недоговорено, сказалось само собой: жизнь для них началась заново и они оба молчаливо соглашались оставить пережитое по ту сторону порога.

- Мне нельзя много, молоко уйдет. - Она решительно придержала протянутую отцом к ее рюмке бутылку. - Разве только за встречу, папаня.

- Тебе видней. - Он налил себе до краев. - Ну, дай-то нам с тобой всего хорошего.

- Спасибо тебе, папаня.