Семь дней творения   ::   Максимов Владимир Емельянович

Антонина со вкусом и вдумчивостью выцедиласвою долю, отставила рюмку в сторону и, так и не дотронувшись до закуски, поднялась:

- Покормлю пойду, да прилягу. Дорога была длинная. Укачало, еле ноги держат.

- И не поговорили.

- Наговоримся еще, папаня. - Она задержалась на пороге и в голосе ее прорезалась горечь. - Время теперь у нас будет.

Петр Васильевич не мог не отметить про себя происшедшую в дочери едва заметную, но важную перемену. Появилась в ее жестах, походке, манере говорить какая-то твердая сила, перед которой его начинала охватывать необъяснимая робость. Такая Антонина была ему еще незнакома: "Вот она, порода-то, когда стала сказываться!"

Наедине с собой Петр Васильевич не боялся признаться себе, что жизнь свою он заканчивал тем, с чего бы ее ему начинать следовало. Перед ним во всей полноте и объеме, словно проявлен-ные на темном до этого снимке, определились причины и связи окружающего его мира, и он, пораженный их таинственной целесообразностью, увидел себя тем, чем он был на самом деле: маленькой частицей этого стройного организма, существующей, может быть, лишь на самой болезненной точке одного из живых пересечений этого организма. Осознание своего "я" частью огромного и осмысленного целого дарило Петра Васильевича чувством внутреннего покоя и равновесия. "Правда, видно, не в чужом огороде прячется,- его мысли текли умиротворенно и ровно,- а в нас самих. Верно Гупак говорит: Тот не хлеб - душу свою делил, потому всем и хватило.