JК
Семейная жизнь весом в 158 фунтов :: Irving John
Страница: 190 из 294Она говорила, что любит эту работу, далекую от политики. Зимой она часто работала по приглашению советского посла М. Майского. Ей доводилось быть переводчиком у балетной труппы, у струнного ансамбля, у фокусника, у полковника в штатском и у целого ряда «дипломатов» неясного ранга и с неясными целями. Многие предлагали ей брак в России. Но ее планы на будущее всегда были достаточно скромны.
«Я могу быть либо коммунисткой в Вене, – сказала она мне, – либо коммунисткой в Советском Союзе».
«Либо ты можешь поехать со мной в Америку», – сказал я.
«Я не думаю, что Америка – подходящее место для коммунистов», – сказала Утч.
«Но почему обязательно быть коммунисткой?»
«А почему бы и нет? – спросила она. – Кто еще заботился обо мне?»
«Я буду о тебе заботиться».
«Но я совсем не знаю американцев», – сказала она.
В ее комнате было полно цветов; ей нравился зеленый цвет. День и ночь мы могли болтать и пыхтеть и при этом дышать кислородом. Но уже стоял ноябрь, и некоторые растения медленно умирали.
Однажды утром в Herrenzimmer Генрих побрил голову. Моя борода к этому времени уже отросла почти на полдюйма. Череп Генриха своим сиянием слепил мне глаза.
«Я думаю, что мы с Утч уедем в Америку», – сказал я им.
Он, казалось, не понимал английского и уставился на меня, набрал полный рот крема для бритья, а потом выплюнул его в раковину. Его мнение было предельно ясно.
«Я могу быть либо коммунисткой в Вене, – сказала она мне, – либо коммунисткой в Советском Союзе».
«Либо ты можешь поехать со мной в Америку», – сказал я.
«Я не думаю, что Америка – подходящее место для коммунистов», – сказала Утч.
«Но почему обязательно быть коммунисткой?»
«А почему бы и нет? – спросила она. – Кто еще заботился обо мне?»
«Я буду о тебе заботиться».
«Но я совсем не знаю американцев», – сказала она.
В ее комнате было полно цветов; ей нравился зеленый цвет. День и ночь мы могли болтать и пыхтеть и при этом дышать кислородом. Но уже стоял ноябрь, и некоторые растения медленно умирали.
Однажды утром в Herrenzimmer Генрих побрил голову. Моя борода к этому времени уже отросла почти на полдюйма. Череп Генриха своим сиянием слепил мне глаза.
«Я думаю, что мы с Утч уедем в Америку», – сказал я им.
Он, казалось, не понимал английского и уставился на меня, набрал полный рот крема для бритья, а потом выплюнул его в раковину. Его мнение было предельно ясно.