Севастополь и далее   ::   Азольский Анатолий

Ума хватило не посвящать любимую женщину в то мерзкое и отвратительное, что надлежало продавать за некую сумму, которая соответствовала бы спросу, предложению, затратам труда и себестоимости. Ранним утром Суриков, не позавтракав, полетел к электричке, а в Ломоносове — на рынок, прошелся по рядам, якобы прицениваясь к поросятам, увидел одну из тех баб, что затевали бучу, поговорил о том о сем, получил даже приглашение на «свежатинку» (баба — в фартуке, но накрашен-ная — игриво повела плечами, изломом бровей намекая на нечто, с поросенком связанное косвенно). Расчеты показывали: за ведро помоев бабы охотно заплатят 70 (семьдесят) копеек.

В командирской каюте мысль углубилась, воткнувшись в неизбежный вопрос: а кому деньги отдавать? Брать себе в карман? Гнусно. Приказать коку на вырученные суммы прикупать на рынке кое-что из зелени в общий котел? Как бы не так. Немедленно найдется злопыхатель, капнет в органы, и в расхитителях и растратчиках окажется он, командир дивизиона.

Утро вечера мудренее, и вместе с подъемом флага родилось решение: вырученные за помои деньги официально сдавать в финчасть училища! К обеду, правда, обнаружился некий порок, изъян в найденном решении: финансисты откажутся принимать деньги, финансистам нужно обоснование, какой-нибудь жалкий приказишко или циркуляр о праве командира дивизиона сдавать невесть откуда полученные деньги — и обязанности начфина деньги эти приходовать в общефлотскую, то есть государственную казну.