JК
Сказки для сумасшедших :: Галкина Наталья Всеволодовна
Страница: 234 из 240Да и кем он ей был? как все, ее посещавшие, он был смертным ее сном, мучительной тенью живого, тенью теней, призраком ощущений ее былых.
Сперва заклеил он люк. Потом положил на дно шкафа принесенный и подогнанный по размеру лист покрытой темным лаком фанеры, приклеил и его. Намертво.
Заделав трап, он поборол и еще одно искушение: уйти немедленно. Взяв только гитару. Решение, что однажды он уйдет, окончательно созрело в нем днем. Он больше не хотел ни пантеона цивилизации с ее музеями, ни тихого ремесла, даже живописи не хотел, ни оседлости, ни дома. Он возьмет гитару и уйдет. Будет сезонным рабочим, перекати-поле, странником, уподобится бедуину, предастся превратностям пути. От городов и размеренной жизни веяло пустыней, песком, унылой бесконечностью дурной замкнутых пространств.
Но ему предстояло петь на могиле Кайдановского, глотая снег, Потому что метель будет мести: «Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья. О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя? И кричит из ямы череп тайну гроба своего: мир — лишь луч от лика друга, все иное — тень его!» Вольнов в автобусе на обратном пути скажет, что когда-то он переводил эти стихи на немецкий. Ему предстояло петь и смотреть, как странно выглядит на снегу карлик из ларька с черной железной и алой живой розами в pyкax, железную розу сделал карлику по его просьбе Зoлoткo, странно выглядели на снегу и обе эти розы; видимо, карлику нравился другой, любимый романс Кайдановского, не про сиреневый сад, а про две розы: «Черная роза — эмблема печали красная роза — эмблема любви».
Сперва заклеил он люк. Потом положил на дно шкафа принесенный и подогнанный по размеру лист покрытой темным лаком фанеры, приклеил и его. Намертво.
Заделав трап, он поборол и еще одно искушение: уйти немедленно. Взяв только гитару. Решение, что однажды он уйдет, окончательно созрело в нем днем. Он больше не хотел ни пантеона цивилизации с ее музеями, ни тихого ремесла, даже живописи не хотел, ни оседлости, ни дома. Он возьмет гитару и уйдет. Будет сезонным рабочим, перекати-поле, странником, уподобится бедуину, предастся превратностям пути. От городов и размеренной жизни веяло пустыней, песком, унылой бесконечностью дурной замкнутых пространств.
Но ему предстояло петь на могиле Кайдановского, глотая снег, Потому что метель будет мести: «Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья. О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя? И кричит из ямы череп тайну гроба своего: мир — лишь луч от лика друга, все иное — тень его!» Вольнов в автобусе на обратном пути скажет, что когда-то он переводил эти стихи на немецкий. Ему предстояло петь и смотреть, как странно выглядит на снегу карлик из ларька с черной железной и алой живой розами в pyкax, железную розу сделал карлику по его просьбе Зoлoткo, странно выглядели на снегу и обе эти розы; видимо, карлику нравился другой, любимый романс Кайдановского, не про сиреневый сад, а про две розы: «Черная роза — эмблема печали красная роза — эмблема любви».