У   ::   Иванов Всеволод

Мы страшно сердились и обижались друг на друга, если кто перегонял - куда ему, дураку, идти вперед? - а раз перегонял, общая тревога, ругань наша сменялись благожелательством и даже заискиванием: мы спешили перекинутьему ножик. Уже по городу двинулись трамваи, я думаю, было начало пятого; я не могу восстановить точно, потому что часы Пречистенской площади завешены были почему-то номером "Известий", уже последние грузовики вывозили из-за дощатой ограды вокруг храма Христа Спасителя "облагороженные" детали древнерусского стиля; уже на классических формах купола попригнездились рязанские и пензенские мужики, сортируя отбросы; уже из окон трамваев раздавались в наш адрес до конца изнеможенные возгласы: "Я понимаю мертвеца пропустить, автомобиль, но надоели нам пробе-ги!" В трамвае, наверное, до того их давили, что петух,- к слову сказать, покрасивевший очень от бега,не пробуждал ни негодования, ни даже внимания, разве что слаб был выбор ругани, предназначенной для птиц. Подумают, бежали мы сломя голову! Бежали мы, я б сказал, деловым бегом, который как будто бы и бег, а поприглядеться и не бег. Да мало ли к чему надо попригляде-ться, мало ли где попригнездиться и мало ли кого поприголубить!

Не спорим, Егор Егорыч, не спорим,- поприглядитесь! Москва, она еще среднего роста, но она упирается уже в тысячелетнее величие, уже многие будущие века она омеблировала советски-ми скамьями и воздвигла трибуналы. Москва! Иной уже нет, иная есть, иная будет. Москва! Ви-деть ее, поздороваться, пожать ей руку, прежде чем ее расхлябанность и рыхлость, ее пыльность улиц зальется асфальтом,- уже поздно.