В больнице для умалишенных   ::   Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович

Точно так же, в здоровом состоянии, Ваня, хотя в душе, разумеется, вполне оправдывал уместность и даже необходимость обмазывания селедкой лиц скромно завтракающих pekins, но в то же время он едва ли решился бы высказать это во всеуслышание. Теперь - он высказывал эту теорию без всякого смущения, и даже изумился бы, если б кому-нибудь вздумалось ее не признавать.

Суд кончен {Содержание судоговорения будет предметом особенной статьи, имеющей войти в настоящий "Дневник". (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)}. Бьет около четырех часов; сумасшедшие устремляются в столовую.

- Теперь, mon oncle, я совершенно свободен, - говорит мне Ваня. Сначала мы обедаем у Дюссо, потом отправляемся в цирк, а затем...

Он наклоняется к моему уху и шепчет мне несколько слов, которых я не могу расслышать, но которые его самого приводят в неистовый восторг.

- Вы только вообразите себе: с усами! - взвизгивает он в заключение.

Само собою разумеется, все предположенные экскурсии мы сделали тут же, в стенах заведения. Но это было ясно только для одного меня: Ваня был убежден, что он выполняет тот самый круг, который выполнялся им и на свободе. Обед, поданный нам (мы обедали в его нумере), был обыкновенный больничный, но он, поглощая жиденький "протоньер", был совершенно уверен, что это soupe a la reine, который нигде так не приготовляется, как у Дюссо. За обедом он выпил целую бутылку отвратительного ревенного настоя, наивно убеждая меня, что это самый лучший коньяк, подобного которому, по маслянистости и концентрированности, нет в целом Петербурге.