JК
В лабиринте замершего города :: Близнюк Семен
Страница: 32 из 157Он пытался смахнуть эту паутину и удивился, почему она тёплая и липкая. Но тут по рукам резонуло пилой, нестерпимо сдавило грудь — будто легла поперёк неё подпиленная ель. Почудился запах хвои…
Лязгнула дверь. Он приоткрыл веки, увидел мундир и сразу всё вспомнил.
Надзиратель поставил на пол жестяную кружку:
— Можешь пить!
Мгновенное воспоминание обожгло Икара, он попытался сесть и опустил на цемент ещё ощутимую правую ногу.
— Кофе! — нарочно громко сказал надзиратель и покосился на открытую дверь. — Пей! А пообедаешь уже на том свете. После полудня. Понимаешь?
По спине пробежал холодок: «Значит, казнь. Значит, ничего им не сказал, ничего! Если бы хоть что-нибудь узнали — тянули бы из меня жилы дальше. Как из того лондонского радиста, о котором прошёл слух в подполье: не выдержал, сдался — потом немцы включили его в радиоигру, пока под Шумавой не выловили десантников. Тогда того радиста кинули к ним же в камеру…»
И вновь обожгла мысль: «А если в беспамятстве я простучал для них настоящие свои позывные, а не сигнал тревоги, и теперь они сами выходят в эфир? Нет, нужен мой почерк, без почерка игра не пойдёт…»
В первый раз внимательно взглянул на надзирателя. Спросил, сам удивившись незнакомому охрипшему голосу:
— Какой сегодня день?
Долговязый стоял у двери, побрякивая ключами. Перехватив взгляд узника, он опять же громко, словно глухому, крикнул:
— Дни нечего считать — ты часы по пальцам пересчитывай. Недолго тебе, москвичок, осталось.
Лязгнула дверь. Он приоткрыл веки, увидел мундир и сразу всё вспомнил.
Надзиратель поставил на пол жестяную кружку:
— Можешь пить!
Мгновенное воспоминание обожгло Икара, он попытался сесть и опустил на цемент ещё ощутимую правую ногу.
— Кофе! — нарочно громко сказал надзиратель и покосился на открытую дверь. — Пей! А пообедаешь уже на том свете. После полудня. Понимаешь?
По спине пробежал холодок: «Значит, казнь. Значит, ничего им не сказал, ничего! Если бы хоть что-нибудь узнали — тянули бы из меня жилы дальше. Как из того лондонского радиста, о котором прошёл слух в подполье: не выдержал, сдался — потом немцы включили его в радиоигру, пока под Шумавой не выловили десантников. Тогда того радиста кинули к ним же в камеру…»
И вновь обожгла мысль: «А если в беспамятстве я простучал для них настоящие свои позывные, а не сигнал тревоги, и теперь они сами выходят в эфир? Нет, нужен мой почерк, без почерка игра не пойдёт…»
В первый раз внимательно взглянул на надзирателя. Спросил, сам удивившись незнакомому охрипшему голосу:
— Какой сегодня день?
Долговязый стоял у двери, побрякивая ключами. Перехватив взгляд узника, он опять же громко, словно глухому, крикнул:
— Дни нечего считать — ты часы по пальцам пересчитывай. Недолго тебе, москвичок, осталось.