Весенняя охота на гусей   ::   Куваев О

Бобринский, всеведущий граф? Что мог сказать великий математик жизни брат Сема о людях, приспособленных для грузовика, которые погибли и будут гибнуть, ибо грузовик идет по первым дорогам? Что будет, если кончится род этих людей?

- Как дела? - услышал он за спиной и вздрогнул. Бесшумно подошедший Толька заливался смехом уже рядом с ним, весь коричневый от весеннего солнца, коричневое тело в распущенном вороте кухлянки, двустволка, как автомат, на груди. Внизу тяжело взбирался и склону Федор.

- Садись, - сказал Санька. - Чай у меня горячий.

- Вот, - заговорил, яростно дыша, подошедший Федор. - Ты посмотри на этого дурачка. Сманил его твой якутский дьявол. Муханова мало - теперь обработал глупого Тольку.

- Да, - беспечно улыбаясь, сказал Толька. - Ухожу в пастухи. Ты, говорит, специально для тундры родился. Год поучись оленей пасти, потом мы тебя учиться пошлем. Человеком, говорит, станешь. Смешно. Был я все время Толька, вдруг человек. Нет, я пойду!

- Ты - подведешь? - спросил Федор. И Саньке почудилась опять в вопросе безжалостная насмешка, которая всегда была для него наготове у Федора.

- Нет, - сказал он. - Мне деньги нужны. Хочу накопить монеты на мраморный саркофаг с надписью: "Здесь лежит Санька Канаев - добродетельный человек". Смешно?

- Да, - сказал Федор. - Однажды я вот в таком же случае много смеялся. Друг у меня умирал в лагерном лазарете. Три дня умирал и три дня твердил в бреду: "Хочу имя, фамилию, а не щепочку с номером". Ужасно много я тогда хохотал. И сейчас, как вспомню, прямо корчит от смеха. Один Глухой это знает, как я первый год у него в избушке веселый был.