JК
Ветер времени :: Балашов Дмитрий Михайлович
Страница: 48 из 806Мария, тихо охнув, опускается на колени: «Снегу! Воды!» Девочка лет пяти-шести, не более (это та самая девчушка, что нашли у околицы), открывает глаза, пьет, захлебываясь и кашляя, тоненьким хриплым голоском, цепляясь за руки боярыни, тараторит:
— А нас в анбар посадивши всех, а матка бает: «Ты бежи!» А я пала в снег и уползла, и все бежу, бежу! Тетка хлеба дала… Ото самой Твери бежу, где в стогу заночую, где в избе, где в поле, и все бежу и бежу… свойка у нас, материна, в Ярославли-городи!
Глаза у девчушки блестят, и видно, что она уже бредит, хрипло повторяя: «А я все бежу, все бежу…»
— В жару вся! — говорит мать, положив руку ей на лоб, и шепотом прибавляет: — Бедная, отмучилась бы скорей!
Стефан стоит, сгорбясь, нелепо высокий. Он только что притащил дубовое ведро кипятку и, коверкая губы, смотрит, не понимая, не в силах понять, постичь. От самой Твери?! Досюда? Столько брела? Такая сила жизни! И — неужели умрет?!
Мать молча задирает вонючую опрелую рубаху, показывает. На тощем тельце зловеще лоснятся синие пятна, поднявшиеся уже выше колен, в паху и на животе. «Не спасти!» — договаривает мать. У самой у нее черные круги вокруг глаз, и она тоже смотрит на девочку безотрывно, стойно Стефану, шепчет про себя:
— Господи! Такого еще не видала! Унеси в горницу! — приказывает она сыну.
Стефан наклоняется над дитятей, но тут, ощутив смрад гниющего тела, не выдерживает — с жалким всхлипом, не то воем закрывает руками лицо и бросается прочь.
Мать, натужась, сама подымает ребенка, и несет, пригибаясь под притолокою, вон из дверей. Она вовсе не замечает, с натугою одолев крутую лестницу, что за нею топочут маленькие ножки и в горницу прокрадывается младший, Варфоломей. Мария в темноте, уронив девочку на постель, долго бьет кресалом. Наконец трут затлел, возгорелась свеча.
— А нас в анбар посадивши всех, а матка бает: «Ты бежи!» А я пала в снег и уползла, и все бежу, бежу! Тетка хлеба дала… Ото самой Твери бежу, где в стогу заночую, где в избе, где в поле, и все бежу и бежу… свойка у нас, материна, в Ярославли-городи!
Глаза у девчушки блестят, и видно, что она уже бредит, хрипло повторяя: «А я все бежу, все бежу…»
— В жару вся! — говорит мать, положив руку ей на лоб, и шепотом прибавляет: — Бедная, отмучилась бы скорей!
Стефан стоит, сгорбясь, нелепо высокий. Он только что притащил дубовое ведро кипятку и, коверкая губы, смотрит, не понимая, не в силах понять, постичь. От самой Твери?! Досюда? Столько брела? Такая сила жизни! И — неужели умрет?!
Мать молча задирает вонючую опрелую рубаху, показывает. На тощем тельце зловеще лоснятся синие пятна, поднявшиеся уже выше колен, в паху и на животе. «Не спасти!» — договаривает мать. У самой у нее черные круги вокруг глаз, и она тоже смотрит на девочку безотрывно, стойно Стефану, шепчет про себя:
— Господи! Такого еще не видала! Унеси в горницу! — приказывает она сыну.
Стефан наклоняется над дитятей, но тут, ощутив смрад гниющего тела, не выдерживает — с жалким всхлипом, не то воем закрывает руками лицо и бросается прочь.
Мать, натужась, сама подымает ребенка, и несет, пригибаясь под притолокою, вон из дверей. Она вовсе не замечает, с натугою одолев крутую лестницу, что за нею топочут маленькие ножки и в горницу прокрадывается младший, Варфоломей. Мария в темноте, уронив девочку на постель, долго бьет кресалом. Наконец трут затлел, возгорелась свеча.