Жизнь Матвея Кожемякина   ::   Горький Максим

- Н-да? Слепыми, говоришь? - переспросил Хряпов, растянув сухие губы. - Будь так! А Любовья - ты за неё держись! - вдруг заговорил он внушительно и строго. - Она, брат милый, такие слова знает, - он как бы задохнулся, нащупал дрожащей рукою локоть гостя и продолжал шёпотом, - она всё умеет оправдать, вот как! Может она великой праведницей будет, настоящей, не такой, что в пустыни уходят, а которые в людях горят, оправдания нашего ради и для помощи всем. Она правде - как сестра родная! - Он подскочил на стуле и радостно, быстро заговорил всё тем же удушливым шёпотом: Ваньку-то, Ваньку - как она щёлкает, дурака! Ласково ведь, ты гляди-ка, ласково! Ты, Ваня, говорит, оттого добр и честен, что сыт и бездельник притом, - а? А кабы, говорит, был ты, Ваня, беден и работал бы, был бы ты и зол, да и о чести не заботился бы, а?

И, подняв руку вверх, грозя пальцем, Хряпов весёлым голосом проговорил:

- Не-ет, она за него не выйдет, не бывать этому, нет! За него-то? Хм никогда!

Не в силах скрыть радости и удивления, Кожемякин спросил:

- Али ты не любишь внука-то?

- Я? Нет, я помню - моя кровь! Но - ежели в руке у тебя такая судорога сделалась, что бьёт эта рука по твоей же роже, когда не ждёшь этого и нечем её остановить, - ты это любишь?

Он открыл рот и захохотал, а потом, устало вздыхая, сказал:

- Ох, люблю я пошутить!

И, снова всплеснув руками, ударив себя по бёдрам, засмеялся.