JК
Христиане и мавры :: Пеннак Даниэль
Страница: 30 из 58Те немногие силы, коих набирался наш больной, исчезали бесследно через несколько минут после кормления, вместе с воплем – все время одним и тем же, – выталкиваемым в неистовой злобе:
– CRISTIANOS Y MOROS!
И он откидывался на подушки, опять без единой кровинки в лице, будтои не ел вовсе.
Когда это случилось впервые, Жереми спросил:
– Что это значит?
– Христиане и мавры! – перевела Тереза.
– Мавры?
– Арабы, – пояснила Тереза.
– Это по-английски?
– По-испански, – поправила Тереза.
– CRISTIANOS Y MOROS! – повторил несчастный.
– Интересно бы знать, – проворчал Жереми, бросив на Терезу недоверчивый взгляд, – по-каковски он все-таки говорит: по-английски или по-испански?
После этого вопля наш больной обычно впадал в такое глубокое забытье, что Лауна вообще теряла дар речи.
Тогда-то солитер и присаживался к столу. Он урчал. Это, конечно, всего лишь образ, звуковой образ, но ни один из нас не испытывал никаких сомнений на этот счет: что-то насыщалось в утробе нашего пациента, что-то гадкое жадно поглощало шедевры Клары – воплощенная прожорливость, невидимая и самодовольная, опустошала тело, высасывая его наполнение. И этот грабеж оживлял муки сознания: «No, Manfred, it's not me!»
Он бредил, выплескивая какое-то урчание в желудке вместо фраз: пузыри на поверхности мертвого сознания. Брожение отчаяния: «Твоя смерть, Манфред, это – Папа!»
Бульканье сменялось яростными протестами: «Твой сынок плохо воспитан, Филипп! Он подкладывает мне бомбы под сиденье!»
Тереза все записывала, развернув блокнот на своих острых коленях.
«Святой Патрик! Где ты спрятал Херонимо?»
Тереза пыталась найти связующую нить.
– CRISTIANOS Y MOROS!
И он откидывался на подушки, опять без единой кровинки в лице, будтои не ел вовсе.
Когда это случилось впервые, Жереми спросил:
– Что это значит?
– Христиане и мавры! – перевела Тереза.
– Мавры?
– Арабы, – пояснила Тереза.
– Это по-английски?
– По-испански, – поправила Тереза.
– CRISTIANOS Y MOROS! – повторил несчастный.
– Интересно бы знать, – проворчал Жереми, бросив на Терезу недоверчивый взгляд, – по-каковски он все-таки говорит: по-английски или по-испански?
После этого вопля наш больной обычно впадал в такое глубокое забытье, что Лауна вообще теряла дар речи.
Тогда-то солитер и присаживался к столу. Он урчал. Это, конечно, всего лишь образ, звуковой образ, но ни один из нас не испытывал никаких сомнений на этот счет: что-то насыщалось в утробе нашего пациента, что-то гадкое жадно поглощало шедевры Клары – воплощенная прожорливость, невидимая и самодовольная, опустошала тело, высасывая его наполнение. И этот грабеж оживлял муки сознания: «No, Manfred, it's not me!»
Он бредил, выплескивая какое-то урчание в желудке вместо фраз: пузыри на поверхности мертвого сознания. Брожение отчаяния: «Твоя смерть, Манфред, это – Папа!»
Бульканье сменялось яростными протестами: «Твой сынок плохо воспитан, Филипп! Он подкладывает мне бомбы под сиденье!»
Тереза все записывала, развернув блокнот на своих острых коленях.
«Святой Патрик! Где ты спрятал Херонимо?»
Тереза пыталась найти связующую нить.