Фьямметта   ::   Боккаччо Джованни

О укротитель горести, лучшая часть человеческой жизни [98] , утешь меня и сохрани, покуда Панфило своей прелестной беседой не усладит мой слух, такой жадный к ее слушанью, о томный брат жестокой смерти (*) , мешающий правду с неправдою, слети к моим глазам! Ты усыпил сто Аргусовых глаз (*) , желавших бодрствовать, усыпи же два моих, желающих тебя! О гавань жизни, покой света, товарищ ночи, ты одинаково желанно приходишь к высоким королям и к смиренным рабам, сойди в мою скорбную грудь и восстанови несколько мои силы! Сладчайший сон, – человечество, страшащееся смерти, понуждает тебя приготовить его к долгой власти этой последней, – наполни меня своею силой и избави от болезненных волнений, бесполезно терзающих мою душу».

Случалось, что этот бог, более других жалостливый к моим мольбам, медлил исполнить их, но после продолжительного времени, неохотно, лениво приходил и молча, незаметно для меня, прокрадывался в мою усталую голову, которая, так нуждаясь в нем, охотно давала себя окутать.

Хотя сон и приходил, покой не возвращался и думы слезные заменялись страшными сновидениями. Я думаю, ни одна фурия не оставалась в городе Дите [99] , которая не появлялась передо мною неоднократно в различных устрашающих формах, грозя бедами, так что мой сон прерывался от их ужасающего вида, чему я бывала почти рада. Немного было ночей после злосчастного известия о его свадьбе, которые бы радовали во сне, как бывало, видениями моего Панфило, о чем немало печалилась я и печалюсь. О всем этом: о печали моей, слезах, конечно не о причине их, стало известно моему милому мужу; видя, как я побледнела, прежде цветущая, как мои блестящие глаза запали и обведены синеватыми кругами, – он не знал, чем себе все это объяснить; но видя, что я потеряла аппетит и сон, спросил однажды, с чего бы это. Я ему отвечала: «Это от желудка; он что-то не в порядке, вот я и похудела так безобразно».