Записки из подъезда   ::   Могилевцев Сергей

Короче, муторно мне стало от этих мыслей, муторно настолько, что заскрежетал я от тоски зубами, и побежал вон со своего чердака, с одним-единственным желанием: побыстрее встретить живых людей, и излить кому-нибудь свою душу. Душу, которая жаждала лишь одного — маленького укромного закутка, в который можно бы было забиться и немного пересидеть, отдышаться, прийти наконец в себя. Ибо вымучил ее до последней крайности бесконечный и злобный гон, и желала она одного: или прекращение этого гона, или последнего, ставящего точку выстрела. И не нужны ей были космические Ассоциации мусорщиков, не нужен проект «Дельта», к черту слала она четырнадцать замусоренных планет вместе с предстоящим докладом в ООН. И молила она об одном: о теплых Люсины губах и о маленьком штампе в паспорте. Подтверждающем, что ты такой же, как все, и живешь, как все, и плюешь на все, естественно, так же, как все, с высокой горки. То бишь — со своего родимого, замусоренного и загаженного насеста в курятнике, насеста, освященного непоколебимыми наплевательскими законами и большой круглой печатью, хранящейся в стальном сейфе. И сильнее этих законов и этой печати нет ничего на свете, и принужден ты гадить на своем родимом насесте до тех пор, пока... Но тут я вспомним мудрые и печальные глаза Инк-Во, вспомнил голос его, вспомнил длинные ночные беседы, и понял, что нет мне иной дороги, кроме как на чердак, к голубям, и бесконечным ночным бденьям. И что со своей телогрейки я уйду или туда, к дарящим бессмертие звездам, или вниз, в мусор и плевки обледеневших канализационных решеток.