Самый далёкий берег   ::   Бушков Александр Александрович

Мало того, он еще и подпевал сам себе, не особенно и мелодично, но с чувством:

Таял синий берег Крыма

среди дыма и огня,

я с кормы, все время мимо,

в своего стрелял коня…

Мой денщик стрелял не мимо,

покраснела тут вода,

этот синий берег Крыма

я запомнил навсегда…

В нем было что-то от робота, вдруг нежданно-негаданно получившего приказ плясать — а может, так только казалось, это впервые на памяти Кирьянова замкнутый и вечно невозмутимый начальник держал себя как простой человек, обычно-то он выпивал пару бокалов и исчезал как-то незаметно, блюдя дистанцию…

В тишине деревянно стучали каблуки начищенных до зеркального блеска сапог штандарт-полковника, а рядом с ним в том же замедленном ритме, пытаясь соответствовать, Приплясывал низенький грустный Кац, с каким-то отчаянием в лице распевая во всю глотку:

Идет Янкель, нос вперед, бегут куры в огород, подай ты мне, милая, свою ручку белую!

Кирьянов во все глаза смотрел на штандарт-полковника. С Абрамом Соломоновичем все обстояло гораздо проще, на груди у него красовались исключительно регалии Содружества, а вот с отцом-командиром обернулось не в пример интереснее: кроме галактических орденов, на груди у него звякали то мелодично, то не очень кресты и медали, которые Кирьянов смутно помнил по историческим фильмам, но не знал их названий: алый крест с золотыми орлами меж лучей и мечами, другой, такой же алый, тоже с мечами, но без орлов, и еще один, белый, на черно-желтой полосатой ленте, и серебряные медали с профилем последнего императора всероссийского, и еще какой-то венок словно бы из колючей проволоки, пересеченный мечом…

Только когда штандарт-полковник перестал плясать и сел в противоположном конце стола, Кирьянов вспомнил, что белый крест — это вроде бы и есть офицерский Георгий. И потянулся к бутылке, твердо решив не насиловать мозги поисками каких бы то ни было ответов на какие бы то ни было вопросы…

Так легче было жить.