В круге первом (том 2)   ::   Солженицын Александр Исаевич

Был свободен от бумаг перед ним стол, закрыта чернильница, сухо перо, и не было никакого (как и никогда не бывало) выражения на его налитом искрасна-лиловом лице. Лоб его был такой налитой, что ни морщина старости, ни морщина размышления не могли пробиться в его коже. И щеки его были налитые. Лицо Мышина было как у обожженного глиняного идола с добавлением в глину розовой и фиолетовой красок. А глаза его были профессионально невыразительны, лишены жизни, пусты той особенной надменной пустотой, которая сохраняется у этого разряда при переходе на пенсию. Никогда такого не случалось! Мышин предложил сесть (Дырсин уже стал перебирать, какую беду он мог нажить и о чем будет протокол). Затем майор помолчал (по инструкции) и, наконец, сказал: - Вот вы все жалуетесь. Ходите и жалуетесь. Писем вам нет два месяца. - Больше трех, гражданин начальник! - робко напомнил Дырсин. - Ну три, какая разница? А подумали вы о том, что за человек ваша жена? Мышин говорил неторопливо, ясно выговаривая слова и делая приличные остановки между фразами. - Что за человек ваша жена. А? - Я... не понимаю... - пролепетал Дырсин. - Ну, чего не понимать? Политическое лицо ее - какое? Дырсин побледнел. Не ко всему еще, оказывается, [247] он притерпелся и приготовился. Что-то написала жена в письме, и теперь ее, накануне его освобождения... Он про себя тайно помолился за жену. (Он научился молиться в лагере.) - Она - нытик, а нытики нам не нужны, - твердо разъяснял майор. - И какая-то странная у нее слепота: она не замечает хорошего в нашей жизни, а выпячивает одно плохое. - Ради Бога! Что с ней случилось?! - болтая головой, воскликнул умоляюще Дырсин.