Критическая Масса, 2006, - 3   ::   Журнал

Ты — кормчий, не попавший на корму,

мистификатор солнца и сутан…

Устал.

Яд белены в ушах моей души.

Бесчувственные бельма на ногтях.

Хохочешь — тоже слушать не хотят.

Не мстят, а молятся карандаши:

— Мы — рыбы, загнанные в камыши

(общеизвестна рыбья нагота!).

Любую ноту нынче напиши, —

не та!

Вот улей — храм убийства и жратвы.

Ты, демон меда, ты пуглив и глуп,

ты — трутень, все играющий в игру

бирюльки и воздушные шары,

ты только вытанцовывал икру

и улью оплодотворял уют.

Но всунут медицинскую иглу, —

убьют.

Кажется, достаточно, пора переходить к “эпилептическому эпосу” “Верховного часа” и “Мартовских ид”, совершающих подлинную революцию в поэтическом языке. Но не могу удержаться и не процитировать другого зрелого Соснору, который вот так отпускает возлюбленную, как в последний поход, в великое Может Быть:

Спи, ибо ты ночью — ничья,

даже в объятьях.

Пусть на спине спящей твоей

нет мне ладони.

Но я приснюсь только тебе,

даже отсюда.

Но я проснусь рядом с тобой

завтра и утром.

Небо сейчас лишь для двоих

в знаках заката.

Ели в мехах, овцы поют,

красноволосы.

Яблоня лбом в стекла стучит,

но не впускаю.

Хутор мой храбр, в паучьих цепях,

худ он и болен.

Мой, но — не мой. Вся моя жизнь —

чей-то там хутор.

В венах — вино.