JК
Мгновение - вечность :: Анфиногенов Артем Захарович
Страница: 19 из 502На вопрос о штабе летчику отвечали, кто где прятался и как уцелел, или же передавали в лицах - и смех и грех - сцену с верблюдом:
как хозяин верблюда, схватившись за пришибленный камнем зад, вопил в кювете: "Убили, убили", а брошенный им на произвол судьбы корабль пустыни удалялся в сторону обрыва, где рвались фугаски, и как Василий Михайлович, майор, начальник штаба, при виде этой картины воскликнул: "Эхма, до верблюдов дошли!.."
На улице, оживавшей после бомбежки, Василия Михайловича поминали часто... Слишком часто... Какое-то ожесточение, говорили, нашло на него. Зная повадки "юнкерсов", Василий Михайлович, обычно уравновешенный, истошно кричал, глядя в небо: "Везет... везет... бросает!.. Отделилась, чушка, пошла!.." - и, медленно склоняясь, вел пальцем бомбу от брюха самолета до земли. Осколок, просвистевший в сторону штаба, снес майору челюсть...
Сбившись с тяжелого шага, Гранищев с шумным вздохом повел головой, удивляясь, как широко и стойко держится над волжским откосом гадкий запах немецкого фугаса, и понимая, что на "пятачке", куда он так спешил, гонимый одиночеством, желанием рассказать и объяснить все с ним случившееся, легче, чем в Конной, ему не будет. Гнет отступления, который армия несла на своих плечах, складывался из великого множества невзгод и страданий, настигавших человека всюду, куда доходила война, - в разнообразных своих проявлениях...
Два месяца мытарится сержант в полку Егошина, преет в стальном коробе "ИЛа", за бронеплитой, повторяющей, как по выкройке, контур его головы и плеч, и в последнем вылете, когда шилась вдоль борта очередь "мессера", он вжимался в плиту ни жив ни мертв, и тусклое зеркало боковой створки отражало его каменеющий подбородок...
как хозяин верблюда, схватившись за пришибленный камнем зад, вопил в кювете: "Убили, убили", а брошенный им на произвол судьбы корабль пустыни удалялся в сторону обрыва, где рвались фугаски, и как Василий Михайлович, майор, начальник штаба, при виде этой картины воскликнул: "Эхма, до верблюдов дошли!.."
На улице, оживавшей после бомбежки, Василия Михайловича поминали часто... Слишком часто... Какое-то ожесточение, говорили, нашло на него. Зная повадки "юнкерсов", Василий Михайлович, обычно уравновешенный, истошно кричал, глядя в небо: "Везет... везет... бросает!.. Отделилась, чушка, пошла!.." - и, медленно склоняясь, вел пальцем бомбу от брюха самолета до земли. Осколок, просвистевший в сторону штаба, снес майору челюсть...
Сбившись с тяжелого шага, Гранищев с шумным вздохом повел головой, удивляясь, как широко и стойко держится над волжским откосом гадкий запах немецкого фугаса, и понимая, что на "пятачке", куда он так спешил, гонимый одиночеством, желанием рассказать и объяснить все с ним случившееся, легче, чем в Конной, ему не будет. Гнет отступления, который армия несла на своих плечах, складывался из великого множества невзгод и страданий, настигавших человека всюду, куда доходила война, - в разнообразных своих проявлениях...
Два месяца мытарится сержант в полку Егошина, преет в стальном коробе "ИЛа", за бронеплитой, повторяющей, как по выкройке, контур его головы и плеч, и в последнем вылете, когда шилась вдоль борта очередь "мессера", он вжимался в плиту ни жив ни мертв, и тусклое зеркало боковой створки отражало его каменеющий подбородок...