Дождь идет   ::   Сименон Жорж

Но если я пытаюсь доказать матушке, что мерзкая семидесятичетырехлетняя старуха проделывала все это нарочно, что, мучаясь бессонницей одна, в потемках, она злилась на наш сладкий сон и посапывание за тонкой перегородкой и, в отместку, собравшись с силами, привставала и шумно валилась на кровать, матушка только вздыхает:

- Господи, Жером! Ты всегда думаешь дурное о людях...

Но разве сама-то она не старалась отделаться от тети Валери, загнав ее ко мне наверх? Впрочем, я знаю, что ответила бы мне матушка:

"Это из-за торговли..."

А также, разумеется, из-за нашего старого и неудобного жилья. Кухня была чересчур мала. Стоило даже в самом разгаре зимы затопить плиту, как через полчаса уже становилось нестерпимо жарко, а от поставленной на огонь кастрюльки супа стены запотевали и по ним стекала вода. Тут волей-неволей приходилось распахивать дверь в лавку. Первые дни тетя Валери провела сидя в отцовском плетеном кресле, но вдруг из кухни слышался треск - это тетя Валери с трудом поднималась на ноги и непременно когда в лавке было полно народу; вся ее рыхлая глыба, колыхаясь и пыхтя, приходила в движение и башней воздвигалась над прилавком, отчего матушка мгновенно лишалась дара речи.

- Мы перенесем ваше кресло наверх, тетя Валери... Она, собственно, была не моей, а отцовской теткой.

- Вот увидите, возле печной трубы очень тепло...

У меня отбирали мое место! Но ей все было мало! Не прошло и часа, как тетя, кряхтя, протиснулась по винтовой лестнице вниз и заявила матушке:

- Если ты полагаешь, что я намерена целый день мерзнуть,- только и тепла что от печной трубы...

Вечером отец обегал весь город. Он вернулся с невиданным мною прежде предметом, доставившим мне впоследствии немало радости. Теперь я знаю: это называлось керосиновой печью.