Неприкаянность   ::   Джин Яна

Ничто не движется.

Ничто

не жаждет кутерьмы.

Лишь рвётся пульс из-под пальто,

как узник из тюрьмы,

и конским цокотом копыт

стихает вдалеке,

и оседает, словно пыль

в зажатом кулаке.

Ты знаешь: этот пульс в ночи,

твой дом и мир вещей –

чужие, чуждые, ничьи,

ничье.

И ты – ничей.

А в комнате твоей темно (Вечер)

и пусто. Ты и тень.

Лишь запылённое окно

хранит минувший день.

Глаза, не знающие слёз,

уже к исходу дня

рассохлись, как кора берёз,

лишённая дождя.

И только губы, навсегда

устав от немоты,

чуть шевельнулись и тогда

сложились в слово «ты».

Приходит утро.

Треск фрамуги (День второй)



оконной. Прежние сомненья.

Свет возвращается на круги,

как вор – на место преступленья.

В нору упрятанное «я»

минует ложь и нечистоты –

погибшее для бытия,

оно пригодно для работы.

Жизнь возрождается в мозгу,

шумит, бесплодно душу гложет.

Она иною быть не может.

И я иною – не могу.

Пер. Ефим Бершин



РЕЗУЛЬТАТ

Говорить?

Тогда – о том, что случилось.

Что сквозь пальцы, как ящерица, ушло-

Просочилось и суглинистым илом

Навеки в сердце пришло-залегло.

Говорю с тобой в этот зимний полдень.

Ты не слышишь, но в том вини не меня.