Неприкаянность   ::   Джин Яна

Безликая, утром по коридоров

промытым кишкам ты идёшь до упора, –

рабочей каморы, в которой – заборы.

За каждым забором сидят крохоборы

и вводят в ячейки числители-дроби

в дезинфицированном ознобе

от той лихорадки, всеобщей мечты,

где знаменатель – успех, не ты.

Вернёмся к шести. Из времени хода

нет. Окно. Дома. Переходы.

Неровные рифмы стучатся в виски,

как позже в накуренном баре – хлопки

джазовых ритмов. Напротив в пролёте

дом над собой насмехается вроде:

Что я – строенья того отраженье

или мираж при нормальной погоде?

Тираж бесконечен. Повтор. Возвращенье.

Сплошное клонирование в природе.

Реальность сдаётся. Я тоже в смятеньи,

себя примечая в любом пешеходе.

Сурдинка вцепилась в трубу… Полуржавые звуки

к полуголой стремятся певице, раскинувшей руки

и подпевающей музыке сиськами, – трюки,

от коих влажнеют глаза у подростков и брюки.

Влажнеет, увы, и певица, – поёт и слезится:

"От прежней меня осталась только частица…"

А ты отвечаешь ей строго, прищурив око:

"Побойся бога, тебя и не надо много!"

Рассвет приносит онеменье от стыда:

ты стала чудищем. Значенье

стыда и в том, что страшная беда

пришла, – души ожесточение.

Душа засохла, как невыброшенный сор.

И сжалась, как измученная птица.

И суд твой над душой твоею скор:

«Она для жизни больше не годится».