Арабский кошмар   ::   Ирвин Роберт

— Она действует, но ни к чему не приводит, — сказал Вейн.

— Но она прекрасна. Магия — это искусство, которое радует взор и слух, — сказал Бульбуль. — В пентаграмме и чарах есть поэзия. Кажется, будто они обещают бесконечное блаженство, но не могут выполнить обещание.

— Как истории Йолла, — вздохнув, сказал монах. — Историй Йолла мне будет не хватать.

— Йолл мертв, но истории его живы, — отозвался Бульбуль. — Я записал их под его диктовку. Рукопись я назвал «Альф лайла ва лайла», то есть «Тысяча и одна ночь».

Тут вмешался цыган, который обедал за тем же столом. Пришел он, как он объяснил, поскольку понял, что должно произойти нечто удивительное.

— Даже в Сарагосе, откуда я родом, знают об историях Йолла. Йолл, однако, был больше нежели сказитель, и жизнь его означала нечто большее. Каждый человек несет в себе свою судьбу. Судьба — это история, записанная в его сердце, в его печени и костях, и она излучает перед ним его будущее. Где-то во внутренностях каждого человека находится его судьба, болезненная, как почечный камень.

Это кисмет. Это история, которая сочиняет человека. Из судеб одних людей получаются мелкие истории, из судеб других — великие, эпические. Большие истории пожирают малые. Все мы здесь, — сказал он, поглядев вокруг, — во всяком случае почти все — эпизоды в чьей-то истории.

— Ничего не понимаю, — простонал Бэльян. — Все это так страшно и бессмысленно. Просто какой-то сплошной круговорот.