Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Ознобишин тоже осуждает Ушакова, но говорит и о том, какой это ценный и талантливый человек…

Франя Вержбловская даже пожалела Никиту:

— А почему бы не создать хоровой кружок при клубе?

Железнов пошел дальше:

— Попросим отдел народного образования оплачивать Ушакову из средств, ассигнованных на внешкольную работу…

Ушаков сидел расстроенный и счастливый, выговор он заслужил, но снисходительность товарищей говорила о многом.

И только в конце заседания Коля Иванов спросил:

— А все-таки, ребята, кто же написал эту анонимку?

— А ты как думаешь? — обратился Железнов к Ушакову.

— Не знаю, — искренне признался Ушаков. — Ни на кого не могу согрешить.

— А все-таки? — настаивал Иванов. — Неужели у тебя нет врагов?

Ушаков задумался.

— Пожалуй, что и есть…

И дал достойный и правильный ответ:

— У меня те же враги, что и у Советской власти.



32



Точно руки обиженных женщин, тянутся хрупкие ветви кленов, трепещут в воздетых кверху руках желтые и розовые платочки, а ниже поникли кусты шиповника, листва облетела, но еще блестят на солнце покрытые лаком оранжевые ягоды, будто кораллы развешаны на ветвях, а еще ниже островки повядшей серо-зеленой травы, пахнущей зверьем, лесом, изморозью. Последние причуды осени.

Федосей приколачивает у крыльца отставшую дощечку — тюк-тюк по гвоздику, тюк-тюк по гвоздику…

Вот уж кто заботится о сохранности астаховского дома, будто век ему в нем коротать!

Нет, чтобы подумать о себе, — полураздет, полуразут, ведь зима на дворе…

— Боишься, Федосыч?

— Кого?

— Зимы, Федосыч.