Две зимы и три лета (Пряслины - 2)   ::   Абрамов Федор Александрович

Одна вспоминала, как она первая открыла хлебные плантации на болоте ("Все за мной побежали"), другая дивилась тому, сколько она перепахала земли за эти годы ("За день не обойти"), а многодетная подслеповатая Паладья, разоткровенничавшись, начала рассказывать, как она в прошлом году унесла сноп жита с колхозного поля.

На нее зашикали, замахали руками:

- Молчи, глупая! При председателе-то. Может, еще придется.

- Нет уж, не придется! - яростно взвизгнула Паладья. - Не будет, не будет больше такого!

- Не зарекайся. Хвалилась одна ворона - что вышло?

- Что, что, женки? Чем вам не угодила председательница? - спросила Анфиса.

- Угодила! Угодила, Анфисьюшка. Я за то тебя и люблю, что сердцем понимала беду нашу.

- Анфиса! Анфиса Петровна! Родимушка ты наша! - закричали отовсюду бабы.

Анфису обнимали, целовали, кропили рассолом бабьих слез. И она сама плакала:

- Бабы, бабы вы мои золотые...

- Да пожалейте вы председателя-то! - взъярился вконец измученный Михаил Пряслин, через голову которого женки все еще лезли обниматься с Анфисой. Замучите! Председатель-то один.

- Миша! Миша! Золотце ты мое! - вдруг всплеснула руками белобровая потная Устинья и крепко обняла его за шею. - Тебя-то, желанный, век не забуду. Помнишь, как мне косу наставлял?

- И мне!

- И мне!

- А меня-то как прошлой зимой в лесу выручил! Помнишь?

- Михаил! - поднялась Анфиса.

- Тише! Тише! Председатель хочет сказать. Огнистое солнце било в глаза Анфисе. В открытые окошки не прохлада - зной вливался с улицы. Илья взял с подоконника букет сомлевшей черемухи, помахал перед разогретым лицом Анфисы. Белый цвет посыпался на стол.