Москва слезам не верит   ::   Мордовцев Даниил Лукич

Здесь — благочестивый скитник Елизарушка, этот хлыновский Лаокоон, твердивший на вечах Хлынова, что «Москва слезам не верит», — где он? Может быть, и он уже удавлен в Москве, но не змеями, а виселицей?

Скоро из Хлынова увидели, как соединенная рать выставила ряды смоляных бочек и целые горы сухой бересты. И началось плетение плетней под понукание песни:

Заплетися, плетень, заплетися...

Вечером вожди Хлынова, Оникиев, Лазорев и Богодайщиков, должны были сойтись в доме Оникиева на совет. Спустилась ночь на Хлынов. На стенах его перекликались часовые:

— Славен и преславен Хлынов-град!

— Славен Котельнич-град!

— Славен Орлов-град!

— Славен Никулицын-град! [31]

Гулко разносились эти оклики над Вяткой-рекой и над станом осаждающих.

— Штой-то долго не идет Пахомий? — обратился Оникиев к Богодайщикову, имея в виду Пахомия Лазорева.

— Може, часовых охаживает для верности.

— Что же, часовые, кажись, исправно перекликаются.

Но если бы беседующие могли проникнуть взором чрез затворенную ставню, то они увидели бы, как под покровом августовского вечера женская тень бросилась навстречу мужской тени и прильнула к широкой груди...

— Пахомушка! Касатик мой! Соколо ясный! Добейте челом московскому князю! Не губите Хлынова и нас, сирот бедных!

— Онюшка, Оня! Светик мой! Голубица чистая! Так люб я тебе?

— Сам знаешь, что сохну я по тебе, вяну, словно цветок без солнца.

— Когда же под венец, мое золото? Когда ты моя будешь?

— Как только добьете челом князю постылому, в те поры и засылай сватов к отцу, к матушке.