Пир   ::   Сорокин Владимир Георгиевич

— Вы, Арина Дмитревна, будете очень вкусны, уверен! — подмигнул Лев Ильич.

— С жирком, нагульным, а как же! — засмеялся, теребя ей ухо, Мамут.

— Зажарим, как поросеночка, — улыбался Саблин. — В октябре-то под водочку под рябиновую как захрустит наша Аринушка — у-у-у!

— Волнуетесь поди? — грыз сустав Румянцев.

— Ну… — мечтательно закатила она глаза и повела пухлым плечом, — немного. Очень уж необычно!

— Еще бы!

— С другой стороны — многих жарят. Но я… не могу представить, как я в печи буду лежать.

— Трудно вообразить?

— Ага! — усмехнулась Арина. — Это же так больно!

— Очень больно, — серьезно кивнул отец Андрей.

— Ужасно больно, — гладил ее пунцовую щеку Мамут. — Так больно, что сойдешь с ума, перед тем как умереть.

— Не знаю, — пожала плечами она. — Я иногда свечку зажгу, поднесу палец, чтоб себя испытать, глаза зажмурю и решаю про себя — вытерплю до десяти, а как начну считать — раз, два, три, — и не могу больше! Больно очень! А в печи? Как же я там?

— В печи! — усмехнулся Мамут, перча новый кусок. — Там не пальчик, а вся ты голенькая лежать будешь. И не над свечкой за семишник, а на углях раскаленных. Жар там лютый, адский.

Арина на минуту задумалась, чертя ногтем по скатерти.

— Александра Владимировна, а Настя сильно кричала?

— Очень, — медленно и красиво ела Саблина.

— Билась до последнего, — закурил папиросу Саблин.