Пир   ::   Сорокин Владимир Георгиевич

— Взгляни! Правда — прелесть что такое?

Еще не разглядев бриллианта слезящимися заплывшими глазами, няня тяжко всплеснула увесистыми ладонями:

— Хоссподи!

Изнывая от сдержанной радости, мать качнулась к двери:

— Настенька, мы завтракаем на веранде.

Обмыв Настино тело смоченной лавандовой водою губкой, няня растерла ее влажным и сухим полотенцами, одела и стала заплетать косу.

— Няня, а ты помнишь свое шестнадцатилетие? — Непокорно склонив голову, Настя следила за ползущим по полу рыжим муравьем.

— Хосподи, да я уж тады на сносях была!

— Так рано? А, ну да! Тебя же в пятнадцать сосватали.

— То-то ж и оно, золотце мое. А к заговенью-то на Рожство и родила Гришу. Да токмо он, сярдешнай, от ушницы помёр. Потом Васятка был, опосля Химушка. К двадцати-то годам у мене один бегал, другой в люльке кричал, третий в животе сидел. Во как!

Опухшие белые пальцы няни мелькали в каштаново-золотистом водопаде волос: тяжелая коса неумолимо росла.

— А я никого не родила. — Настя наступила кончиком парусиновой туфельки на муравья.

— Хосподи, о чем тужить-то, золотце мое! — колыхнулась няня. — Тебе ли красоту на семя пущать? Ты на другое сподоблена.

Коса мертвым питоном вытягивалась между лопаток.

На белой веранде задушенно похрипывал ослепительный самовар, наглый плющ лез в распахнутые окна, молодой лакей Павлушка гремел посудой. Отец, мать и Лев Ильич сидели за столом.

Настя вбежала:

— Good morning!

— А-а-а! Именинница! — Нескладный, угловатый, как поломанный шезлонг, Лев Ильич принялся вставать.

— Попрыгунья, — подмигнул жующий отец.