Пути-перепутья (Пряслины - 3)   ::   Абрамов Федор Александрович

Крепкий мужичий хохот докатывался оттуда. Взрывами, залпами. Как будто там то и дело метали жар на раскаленную каменку.

Когда он наконец, изрядно вымочив в картофельной ботве брюки на коленях, вышел к бане, к нему из темноты прыгнула ласковая мохнатая собачонка, и он понял, что тут в числе прочих есть и Филя-петух.

Собак в Пекашине сейчас было три: Найда, злая, свирепая сука, заведенная объездчиком Яковлевым на смену Векше, которую года три назад переехало грузовиком, голосистый щенок Пряслиных и вот эта самая малорослая шавка, которую нынешней весной всучил Филе какой-то приятель с лесопункта за старые долга.

Верка, жена Фили, поначалу выходила из себя: в доме самим жрать нечего до собаки ли? Но Филя, по его же собственным словам, раза два сделал Верке внушение - крепкие, увесистые у него кулаки, хоть сам и маленький, - и собачонка осталась.

Лаская рукой игриво прыгающую вокруг него Сильву - такое имя было у собачонки, - Лукашин тихонько вошел в сенцы, ощупью отыскал скобу на дверке и вдруг услышал свою фамилию:

- Лукашин-то прищучит? - Да клал я на него с прицепом. Чего он мне сделает? Поразоряется, поразоряется да сам же и поклонится...

Игнатий Баев ораторствовал - его блудливый голос разливался за дверкой.

- Не скажи, - возразил ему Петр Житов.

Но тут с треском, с грохотом начали припечатывать костяшками - в бане забивали "козла", - и какое-то время только и слышалось оттуда про азики, про рыбу, про мыло.