JК
Угрюм-река :: Шишков Вячеслав Яковлевич
Страница: 238 из 253Ответ шарады — Прохор…
Да еще поверенная по делам Анфисы, старушонка Клюка, шепнула в лавке Прохору:
— У него свой ключ, слышь, у Илюхи-то, от Анфисиных дверей. Вот ружье-то и выкрал да к отцу. Что, батька-то бил тебя?
Прохор послал с ней записку:
«Что за сладость, эта наливка твоя. День и ночь только о тебе думаю. И злюсь. Как вспомню про отца, и про тебя, и про себя также, — свет не мил. Проклятие, а не жизнь! Слушай, была ли ты в избушке? Кто был в избушке? Я потом расскажу тебе. Отец следит. Где бы нам встретиться? Голова в огне. Прощай, моя Анфиса».
В воскресенье, после обедни, Анфиса нагнала купчиху Громову; обе из церкви шли.
— С праздником вас, Марья Кирилловна, — сказала она и застенчиво так заулыбалась.
— Простите вы меня, Марья Кирилловна, дуру, за худой мой бабий язык.
Марья Кирилловна смотрела на нее по-сердитому, ускоряла шаг.
— Клянусь я, богом клянусь, святым евангелием, — не виновата я перед вами!
— А дом за что ж он выстроил тебе?
— А спросите его. Да, чур, пусть не врет. Поглянулась, пожалел, может быть. Конечно, я покрутить люблю, впустую этак, уж сердце у меня такое, уж такая родилась. Другой пьяницей родится али злодеем. Я — вот крученой такой. А Петру Данилычу я не была никем.
— Не тебе бы говорить, не мне бы слушать…
— Пусть ангел хранитель проклянет меня… Господи! — Анфиса заплакала или, может быть, сделала вид такой. У Марьи Кирилловны тоже задрожали губы.
— Ну, ладно. Только сына моего не обижайте, Анфиса Петровна, голубушка. Ради богородицы.
Да еще поверенная по делам Анфисы, старушонка Клюка, шепнула в лавке Прохору:
— У него свой ключ, слышь, у Илюхи-то, от Анфисиных дверей. Вот ружье-то и выкрал да к отцу. Что, батька-то бил тебя?
Прохор послал с ней записку:
«Что за сладость, эта наливка твоя. День и ночь только о тебе думаю. И злюсь. Как вспомню про отца, и про тебя, и про себя также, — свет не мил. Проклятие, а не жизнь! Слушай, была ли ты в избушке? Кто был в избушке? Я потом расскажу тебе. Отец следит. Где бы нам встретиться? Голова в огне. Прощай, моя Анфиса».
В воскресенье, после обедни, Анфиса нагнала купчиху Громову; обе из церкви шли.
— С праздником вас, Марья Кирилловна, — сказала она и застенчиво так заулыбалась.
— Простите вы меня, Марья Кирилловна, дуру, за худой мой бабий язык.
Марья Кирилловна смотрела на нее по-сердитому, ускоряла шаг.
— Клянусь я, богом клянусь, святым евангелием, — не виновата я перед вами!
— А дом за что ж он выстроил тебе?
— А спросите его. Да, чур, пусть не врет. Поглянулась, пожалел, может быть. Конечно, я покрутить люблю, впустую этак, уж сердце у меня такое, уж такая родилась. Другой пьяницей родится али злодеем. Я — вот крученой такой. А Петру Данилычу я не была никем.
— Не тебе бы говорить, не мне бы слушать…
— Пусть ангел хранитель проклянет меня… Господи! — Анфиса заплакала или, может быть, сделала вид такой. У Марьи Кирилловны тоже задрожали губы.
— Ну, ладно. Только сына моего не обижайте, Анфиса Петровна, голубушка. Ради богородицы.