Если однажды зимней ночью путник   ::   Кальвино Итало

 — Почемуже Анаклета не признается, что она моя мать?»

— Что ты раскричалась, Анаклета? — говорю я. — Может, мы связаны узами крови?

— Крови? — Анаклета приходит в себя. Края накидки вздымаются, застилая ей глаза. — Твой отец явился издалека... Откуда между нами взяться кровному родству?

— Но я родился в Окедале... От местной женщины...

— Поищи сородичей где-нибудь еще, а не среди бедных индейцев... Неужто отец ничего тебе не говорил?

— Ничего, клянусь тебе, Анаклета. Я не знаю, кто моя мать...

Анаклета поднимает руку и указывает в сторону первого дворика:

— Почему хозяйка не соизволила тебя принять? Почему отправила к слугам? К ней посылал тебя отец, а не к нам. Ты должен пойти к донье Хасмине и сказать ей: «Меня зовут Начо Самора и Альварадо. Мой отец велел мне припасть к твоим ногам».

Здесь в повести должно быть представлено мое душевное смятение; как после бури, всколыхнувшей мои чувства. Ведь я узнал, что половина моего имени, столь тщательно скрываемая от меня, относится к хозяевам Окедаля. Значит, и необозримые угодья принадлежат моему роду. Путешествие вспять во времени вовлекает меня в темный водоворот; один за другим мелькают следующие дворики палаццо Альварадо, одинаково знакомые и неведомые моей пустующей памяти. Схватив Амаранту за косу, я выпаливаю Анаклете первое, что приходит в голову:

— Стало быть, я ваш хозяин! Хозяин твоей дочери! И я заберу ее, когда захочу!

— Нет! — вырывается у Анаклеты.