Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса   ::   Говоров Александр

Наконец послышалось равномерное позвякиванье железа, тяжелые шаги и стук посоха.

- Он! - встрепенулся Максюта.

Провожатый приближаться не стал, откуда-то издали пробормотал молитву: "Достойно убо всещедрого света...", а Максюта ответил: "Аминь". И провожатый двинулся во тьму тяжкими шагами по еле различимой тропке, звеня железом и напевая тропарь. Шли долго, и Татьян Татьяныч стал задыхаться, отставать. Максюта просил провожатого идти потише.

- Теперь уже скоро...

Пошли вдоль пахнущих смолой штабелей теса, где-то близко плескалась вода. Бяша узнал - это был лесной торжок у Самотеки, дрова сплавлялись сюда по реке. Вышли из-за штабелей, и, хоть луны не было, при свете звезд вполне можно было определиться - вперед виднелся частокол старого Тележного двора. Двор этот был заброшен с тех пор, как Каретный и Колымажный ряды перенесли отсюда на другой берег Неглинки. Теперь слобода печатников устроила в нем какие-то свои склады. Бяша однажды ездил сюда с отцом. А за спиной на высоком холме высились луковицы Рождественского монастыря. Самотека! Здесь такие урочища, что ярыжки сюда и днем не смеют соваться.

Добрались до частокола, сквозь щели которого чудились огни и голоса. Провожатый постучал в калитку условным знаком. Отозвался тенорок, странно знакомый, сладкий, как у певчего:

- Кандывенды?

- Свонды, свонды! - ответил хрипло провожатый, и его голос также показался Бяше удивительно знакомым.