Двадцатые годы   ::   Овалов Лев Сергеевич

Сосняков искренне удивлен:

— Да вы понимаете, что предлагаете?

В свою очередь, изумляется Слава:

— Да ведь это он устанавливал Советскую власть в нашей волости, он делал революцию…

— А потом эту революцию предал?

Тут только до Славы доходит смысл неожиданного появления Соснякова.

— Ошибся и наказан за это, но он остался революционером.

— Товарищ Ознобишин, вы недостаточно принципиальны.

Значение этого слова Сосняков уже знает и знает, что обвинение в беспринципности способно задеть Ознобишина сильнее всего.

— Не тебе меня учить, я секретарь укомола. Это я рекомендовал тебя в секретари волкомола! И вообще, брось этот тон…

— Ты орешь потому, что не прав.

— Быстров — мой учитель, — решительно заявил Слава.

— Оно и видно, раз ты собираешься действовать во вред партии. Я для того и приехал, чтобы тебя остановить. Прошу тебя, не ходи на похороны, мы все сделали, чтобы в похоронах не участвовать.

— Что?!

— Пусть хоронит жена или какая родня, но комсомольцы и коммунисты должны воздержаться.

— Поп отказал в погребении, коммунисты тоже отказывают, кому ж его хоронить — кулакам?

Сосняков усмехнулся:

— Ну, кулаки его собакам скормили бы…

— Признаешь?

— Ты же партийный работник, а он критиковал партию. Что скажут люди, если увидят тебя? Все, значит, прощено?

— Так, если хочешь знать, мне Шабунин разрешил поехать, даже свою лошадь дал…

У Соснякова задергалась под глазом жилка, теперь уже он начал злиться.