Две зимы и три лета (Пряслины - 2)   ::   Абрамов Федор Александрович

- Да вы с ума посходили! Нашли забаву при детях... - У Марьи полыхающей чернью зашлись глаза. Она отшатнулась от напиравших со всех сторон баб, уперлась затылком в простенок.

- Горько-о-о! Горько-о-о!

Илья, улыбаясь, нащупал под столом жесткую, заскорузлую руку жены, глянул на открытые двери, в которых еще недавно горели черные горделивые глаза дочери, и начал подниматься, нельзя не уважить народ.

- Нет, нет! - завопили бабы. - Машка пущай! Пущай она!

- Целуйся, дура упрямая! А не то я поцелую.

- Давай, давай! Мы хоть посмотрим, как это делается!..

Ничто не помогло - ни упрашивания, ни ругань. Марья скорее дала бы изрубить себя на куски, чем уступила бы бабам в таком деле. Суровая, староверской выделки была у Ильи женушка. Даже в сорок первом году, когда он уходил на войну, не поцеловала его при народе.

И бабы, так и не добившись своего, наконец оставили их в покое, вслед за гармошкой повалили на улицу.

3

Михаил, окруженный братьями и сестрами, стоял, качаясь, за углом боковой избы и тяжко водил растрепанной головой. Его рвало.

- Натрескался, бесстыдник! Рубаху-то! Рубаху-то всю выгвоздал. Пойдем домой.

- Се-стра-а!

- Чего сестра?

- Се-стра-а! - Михаил топнул сапогом, рванулся к заулку, где шумно, под гармошку, веселились бабы, упал.

Татьянка с испугу заплакала, судорожно обхватила сестру ручонками.

- Бросьте вы его, ребята, - сказала Лизка двойнятам, которые с двух сторон кинулись на помощь брату.