Карету мне, карету!   ::   Алексин Анатолий

В ту пору я еще не привык к непредсказуемым зигзагам судьбы. И до такой степени был потрясен, что сам, в тринадцатилетем возрасте, совершил необычайный зигзаг: заявил, что останусь с папой. А третьим зигзагом стало то, что мама не опротестовала мое решение – ни в суде, ни дома... Ни в разговоре со мной:

– Я всегда знала, что отец тебе ближе, чем я.

Она впервые назвала папу «отцом». И мне показалось, ее вполне устраивало, что мой папа, ставший для нее моим «отцом», был ближе мне, чем она.

Папа любил давать людям прозвища.

– Где-то я читал – кажется, в детской книжке, – сказал он однажды, – что прозвище говорит о человеке гораздо больше, чем имя, ибо имя вообще ни о чем определенном не говорит: Львом, к примеру, звали и Толстого и Троцкого, а Владимиром – и Ленина и Ленского.

Меня папа называл иногда Марком, а иногда Томом (в честь Тома Сойера, на которого я, ему казалось, был чем-то похож). Я же, после того как мы остались вдвоем, прозвал его несуществующим словом «мапа», поскольку он стал для меня одновременно и мамой и папой. Это тоже было «смехом сквозь слезы», потому что нарушало если не жизненный закон, то закон природы.

– Ты не имеешь права отказываться таким образом от мамы... – возразил папа.

Он продолжал отмечать мамины дни рождения. Мы усаживались за праздничный стол, где мама была представлена ее фотографиями. Он не делал это – как и ничто другое! – для вида: не звонил ей, не поздравлял (вдруг это будет неприятно тому, кто его заменил!). И не сообщал, что мы отмечаем.