JК
Карету мне, карету! :: Алексин Анатолий
Страница: 5 из 11Банальное, конечно, признание, но в него так хочется верить, что оно каждый раз кажется произнесенным впервые.
Еще Кира поняла, что мы с мапой неразделимы – и потому завоевать меня, не завоевав его (пусть по-другому!), нельзя. И тут выяснилось, что больше всех – разумеется, после нас с мапой – она любит Марка Твена и Шолом-Алейхема. И до того верна этой привязанности, что стала говорить: «Марк Твен поступил бы в подобном случае, я думаю, так…», «Шолом-Алейхем, я полагаю, принял бы в этой ситуации такое решение…». О'Генри она ради достоверности опустила. Неправдоподобно было бы обожать всех, о ком мапа написал книгу и собрался читать лекции. В Америку Кира отправлялась с евреями – и потому отдала свой голос одному американскому классику и одному еврейскому. Русских гениев она уже игнорировала, поскольку в связи с отъездом, начала потихоньку игнорировать Россию вообще. «Мапе это не нравится», – предупредил я. И предстоящая разлука с Отчизной стала ее немедленно тяготить. Обожание тогда еще лишало меня объективности – и я не очень насторожился…
Итак, мы с мапой оба были наповал завоеваны: я – женскими чарами, а он – единством литературных пристрастий.
Кира казалась завоевательницей по профессии. Ее ближайшие и дальние предки тоже были азиатского происхождения, как и книги, которые она изучала. Можно было бы сказать, что в Кириных глазах, особенно когда она их прищуривала – то вопросительно, то с подозрением, то угрожающе, – возникало нечто от Чингисхана.
Еще Кира поняла, что мы с мапой неразделимы – и потому завоевать меня, не завоевав его (пусть по-другому!), нельзя. И тут выяснилось, что больше всех – разумеется, после нас с мапой – она любит Марка Твена и Шолом-Алейхема. И до того верна этой привязанности, что стала говорить: «Марк Твен поступил бы в подобном случае, я думаю, так…», «Шолом-Алейхем, я полагаю, принял бы в этой ситуации такое решение…». О'Генри она ради достоверности опустила. Неправдоподобно было бы обожать всех, о ком мапа написал книгу и собрался читать лекции. В Америку Кира отправлялась с евреями – и потому отдала свой голос одному американскому классику и одному еврейскому. Русских гениев она уже игнорировала, поскольку в связи с отъездом, начала потихоньку игнорировать Россию вообще. «Мапе это не нравится», – предупредил я. И предстоящая разлука с Отчизной стала ее немедленно тяготить. Обожание тогда еще лишало меня объективности – и я не очень насторожился…
Итак, мы с мапой оба были наповал завоеваны: я – женскими чарами, а он – единством литературных пристрастий.
Кира казалась завоевательницей по профессии. Ее ближайшие и дальние предки тоже были азиатского происхождения, как и книги, которые она изучала. Можно было бы сказать, что в Кириных глазах, особенно когда она их прищуривала – то вопросительно, то с подозрением, то угрожающе, – возникало нечто от Чингисхана.