Пир   ::   Сорокин Владимир Георгиевич

И я подумал: какая все-таки это дичь— пожирать живых существ! Прерывать жизнь, разрушать гармонию только для процесса переваривания пищи. Который кончается известно чем.

— Вы просто как Толстой рассуждаете, — усмехнулась Румянцева.

— По проблеме вегетарианства у меня с графом нет расхождений. Вот непротивление злу — это увольте.

— Что значит — прерывать жизнь? — перчил печень Саблин. — А у яблока вы не прерываете жизнь? У ржаного колоса?

— Колосу не больно. А свинья визжит. Значит, страдает. А страдание — нарушение мировой гармонии.

— А может, яблоку тоже больно, когда им хрустят, — тихо проговорил Лев Ильич. — Может, оно вопиет от боли, корчится, стенает. Только мы не слышим.

— Ага! — заговорила вдруг Арина, вынув изо рта лобковый волос Насти. — У нас прошлым летом рощу рубили, а маменька покойная всегда окна закрывала. Я говорю — что ты, маменька? А она — деревья плачут.

Некоторое время ели молча.

— Бедра удивительно удались, — покачал головой Румянцев. — Сочные… как не знаю что… сок так и брызжет…

— Русская печь — удивительнейшая вещь, — разрезал почку Саблин. — Разве в духовом шкафу так истомится? А на открытых углях?

— На открытых углях только свинину жарить можно, — тяжело кивал Мамут. — Постное мясо сохнет.

— То-то и оно.

— Но жарят же черкесы шашлык? — подняла пустой бокал Румянцева.

— Шашлык, голубушка — вороний корм. А тут — три пуда мяса! — кивнул Саблин на блюдо с Настей.