Два конца иглы (О прозе Юрия Дружникова)   ::   Аннинский Лев

Почему?

Да потому что в той системе тотального самоохмурения, которая смоделирована в романе, возмущающим элементом может оказаться что угодно. Если в иллюзион втянуто все, то любой намек на другую реальность способен разрушить мираж. "Слово опаснее поступка". Слова должны сохранять иллюзию, -- тогда "наивные потомки", если они перечитают когда-нибудь "наши газеты", подумают, что мы были свободны и счастливы.

Перечитают? Не уверен. А вот что у наивных потомков будет своя тотальная вера в миражи, уверен. Иначе они не выдержат. Человек слаб, а реальность страшна. Вопрос в том, как спасаться.

"Словесное счастье" -- вот единственный вариант, обсуждаемый в романе. "А реальное нам невдомек", -- вздыхает бывший зек Раппопорт, заделавшийся главным вралем в газете "Трудовая правда". Невдомек? -- ловлю его на слове. -- Или не по силам? Что все-таки реально в этой картине, в этой корчащейся на кончике иглы художественной системе? Что-то ведь ловится боковым зрением?

В полусотне километров от Москвы обитает родня редакционного шофера. В избе находят бабку его Агафью, умершую в скрюченном положении, "лбом об пол перед иконой". Не из тех ли икона, что сберегла у себя дома Агафья, которая в счастливые времена до разорения близлежащего монастыря большевиками "числилась старшей в нем нищенкой", то есть профессиональной попрошайкой?

Однажды редактор попробовал подхарчиться в общепитовской столовке. Спросил, почему так невкусно.