Авиаторы об авиации   ::   Галлай Марк Лазаревич

Впоследствии, в очерке «Пилот и стихии», Экзюпери сам признает, что может

«описать ярость стихий не иначе, как нагромождая превосходные степени, а это не

дает ничего, кроме неприятного ощущения преувеличенности».



И это у Экзюпери не единственное высказывание подобного рода. Он с

сочувствием и пониманием пишет, как тому же директору Ривьеру из «Ночного

полета» нравилось, что один из его пилотов «говорил о своем ремесле просто,

говорил о полетах, как кузнец о своей наковальне».



Но сам Экзюпери говорит о полетах далеко не просто. Говорит несдержанно,

приподнято, остро эмоционально, иногда даже пышно, привнося элемент

чрезвычайности в самое обыденное и каждодневное. Порой, когда читаешь его,

кажется, что это писал не взрослый, да еще хлебнувший немало лиха на своем веку

мужчина, а восторженный, порывистый юноша... Не хочется (да и бессмысленно было

бы) выдавать сейчас оценки: хороша такая манера письма или плоха. Наверное, это

зависит от вкуса. Но бесспорно то, что, прочитав хотя бы несколько строк из

раскрытой наугад, ранее незнакомой книги писателя, каждый безошибочно определит:

«Это — Экзюпери».



Нет также, как мне кажется, достаточных оснований считать, что именно своей

профессии — или прежде всего ей — обязан Сент-Экзюпери тем, как

поэтично и возвышенно воспринимал он окружающее.



Возможность увидеть мир с высоты, к сожалению, сама по себе еще не

равнозначна высокому видению мира.